Я знал одной лишь думы власть,
одну - но пламенную страсть:
она, как червь, во мне жила,
изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
от келий душных и молитв
в тот чудный мир тревог и битв,
где в тучах прячутся скалы,
где люди вольны, как орлы.
Пустых не тратя слез,
в душе я клятву произнес:
хотя на миг когда-нибудь
мою пылающую грудь
прижать с тоской к груди другой,
хоть незнакомой, но родной.
Пускай теперь прекрасный свет
тебе постыл; ты слаб, ты сед,
и от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
ты жил, - я также мог бы жить!
Ты хочешь знать, что видел я
на воле? - Пышные поля,
холмы, покрытые венцом
дерев, разросшихся кругом,
шумящих свежею толпой,
как братья в пляске круговой.
Я видел горные хребты,
причудливые, как мечты,
когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
их выси в небе голубом,
и облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
к востоку направляло бег -
как будто белый караван
залетных птиц из дальних стран!
Кругом меня цвел божий сад;
растений радужный наряд
хранил следы небесных слез,
и кудри виноградных лоз
вились, красуясь меж дерев
прозрачной зеленью листов;
И ближе, ближе все звучал
грузинки голос молодой,
так безыскусственно живой,
так сладко вольный, будто он
лишь звуки дружеских имен
произносить был приучен.
Недалеко, в прохладной мгле,
казалось, приросли к скале
две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
как отперлась тихонько дверь...
И затворилася опять! ..
Там положить вели меня.
Сияньем голубого дня
упьюся я в последний раз.
Оттуда виден и Кавказ!
быть может, он с своих высот
привет прощальный мне пришлет,
Вспоминая Лермонтова и "Мцыри".